— Я иду по своей судьбе. Еще с детства меня судьба подталкивала, и у меня хватило интуиции или дурости по этому пути пойти.
— Человека научить невозможно, в нем можно развить навыки. Если бы я был преподавателем в академии художеств, я бы тоже не пытался чему-то научить. Я бы просто искал, что заложено в человеке. Суворов, когда увидел, как я рисую, подсказал мне: “Ты посмотри, отвернись и делай, что запомнил. Это получится лучше, чем если будешь срисовывать с натуры”. Человек же смотрит на готовый результат, и видит, как там все должно быть. А не как было на самом деле.
— Черное и белое – это диапазон тона, а красное – цвет. Василий Ильич Суворов учил нас представлять перед собой хор. Гармония выстраивается так: у вас есть солист, остальные работают на солиста. Картина так же устроена. Красный – это солист, а остальное полутона, оттенки – это хор.
— Почему красный? Потому что Coca-Cola, самый успешный бренд. Психика человека так устроена, что он обращает внимание на красное и белое. Маркетологи этим тоже пользуются. И я тоже хочу успеха и красный цвет.
— Мне нравятся женщины, страсть, особенно лет 30 назад. Сейчас делаю то же самое по привычке. Художник должен быть голодный. Когда тебе чего-то не хватает, начинаешь что-то делать. Может, мне в жизни девушек не хватает, а я их так люблю, что вдобавок еще пишу. А что я могу любить больше, чем их? Они молчат и будоражат, рождают мечту, пахнут духами. Хочу, чтобы мои картины пахли духами, а не красками.
— Самое достойное – жить в своей стране, делать картины, которые ты хочешь. Нужно писать честно, писать что нравится. Человек должен отвечать за свою работу. Когда менеджер берется подсказывать, он отвечает – не я. Я был на выставке одного алжирца. На него смотрели как на диковинку. На него смотрят, потому что он из Алжира и по-русски не говорит. И что, мне таким же быть во Франции? Нет уж."
— Люди после сорока в Корее не говорят по-английски. Но искусство интернационально. И мы буквально на пальцах, с переводчиком с ними общались. После покупки они снимали картины и уносили с собой. Независимо от того, на каком языке мы с вами говорим, язык искусства понятен всем.
— Мне не жалко. Можно скопировать манеру, а дух не копируется. Некоторые сравнивают меня с Климтом, мне очень приятно. Потому что мне нравится его дух возвышения зрителя. Он создает идеал, к которому хочется стремиться. Я тоже рисую своеобразный идеал, к которому может быть кто-то захочет стремиться. Причем с Климтом у нас манеры не похожи вообще. Хотя, может, еще из-за золота сравнивают.
— Если на картине помойка, ее не повесить в комнату. Да, в жизни все так и есть, но можно сдохнуть от этих картин.
— Картина работает, как цветовое пятно. А это имеет большое значение. То же сочетание нежных цветов – человек живет в этом пространстве, каждый раз боковым зрением видит это сочетание, и у него повышается настроение. Он даже может сам об этом не задумываться. Человек так создает себе настроение.
— На некоторых картинах я писал, но осознал, что не все понимают это. И тогда я подумал, что можно писать рядом с картиной, или на обороте. Это ни к чему не обязывает – можно не читать. А кто захочет, тот прочтет.
— Чтобы понять, о чем книга, недостаточно одного взгляда. Надо прочитать хотя бы первую страницу, потом сказать: “Фу, не хочу читать!”, – и выбросить.
— Однажды я попал в мастерскую в Нижнем Новгороде, поехал в монастырь Макарьевский. Там сидели иконописцы, спросили, чем занимаюсь. Сказал, что я художник, дал посмотреть работы. Они смотрят на меня и спрашивают: “А почему на твоих картинах одно и то же лицо?”. И я беру за плечи иконописца, поворачиваю его к стене – а там иконы висят – и говорю: “И у вас одно и то же лицо”.